Ты  - Кэролайн Кепнес

– А-а… – тянешь ты. – Тебе нравится?

– Не знаю, – мямлю я, мучительно краснея. – Не смотрел. Но если ты любишь, значит, фильм стоящий.

– Неужели, – говоришь ты, не поднимая глаз, – я настолько предсказуема?

Я молчу. Не знаю, что сказать. Черт бы побрал эту Анну Кендрик. Все из-за нее. Как можно было так проколоться?! Ты смотришь на меня с грустью. Я виноват. Есть только один способ все исправить.

– Предсказуема не ты, Бек, а «Фейсбук».

– Ты залезал на мои странички?

– Они в открытом доступе…

Ты опять смеешься и шлепаешь меня по ноге. Встаешь, потягиваешься. Я вижу твой пупок. Тебе нравится, что я смотрю на тебя. Тянешься так и эдак, опускаешь руки и хлопаешь себя по бедрам.

– И фоточки мои смотрел?

– Пару сотен, не больше. Только за последнюю неделю.

Опускаешь голову и машешь руками.

– Нет-нет-нет! Не хочу быть предсказуемой телочкой, у которой вся жизнь выложена в «Фейсбуке».

– Почему вся? Совсем нет.

– Конечно, нет.

– Как минимум половина в «Твиттере».

Ты снова шлепаешь меня по коленке. Тебе явно это нравится, и мне нравится. Какой-то ребенок орет, требуя мороженого. Хиппи играет на банджо. Богатая сучка на каблуках и в дорогих шмотках громко разговаривает по телефону. Ты опять касаешься моей коленки.

– Я тоже искала тебя в Интернете.

– Да?

– Хотела посмотреть фотки, но фамилию я твою не знаю, а по одному имени трудно найти.

Я улыбаюсь, и ты улыбаешься. Ребенок никак не уймется, но он нам не мешает. Ты прижимаешься ко мне и воркуешь:

– Покорми меня.

– Сейчас пойдем.

Киваешь.

– Ты есть в «Фейсбуке»?

– Раньше был, – вру я. – А потом удалил профиль. Надоело. Большинство живет только ради того, что обновлять статусы.

– Это точно. – Ты киваешь. – Одна из моих лучших подруг тоже против «Фейсбука».

– Да я не то чтобы против.

– Тебя же там нет…

Я догадываюсь, что ты говоришь о Пич, высокомерной неулыбчивой дылде, которую никто не любит. Плохо, что ты сравнила меня с ней. Очень плохо! Накатывает паника. Я замолкаю. Родители наконец-то заткнули маленького засранца шоколадным мороженым. Поднимается ветер. Темнеет. Падают скейтбордисты. Твоя рука тянется к телефону. Я чувствую, что ты хочешь тиснуть подругам: «Парень, с которым у меня свидание, заявил, что ненавидит “Фейсбук”. Вот и всё».

– Пойдем перекусим или что? – спрашиваю я и потягиваюсь, демонстрируя, что у меня есть бицепсы и я могу убить любого, кто посмеет на тебя пялиться. Я – мужчина. А у настоящих мужчин, про которых ты пишешь в своих рассказах, не бывает друзей.

– Или что?

– Ты же хотела есть, а это просто к слову пришлось.

– Не замечал, как много лишних слов мы говорим?

– Пожалуй, – соглашаюсь я и вовремя себя одергиваю, чтобы не сболтнуть про ваше с Чаной и Линн пустопорожнее обсуждение сериала «Новенькая».

– Я хочу обращаться со словами бережно и не тратить их понапрасну. Отсечь все лишнее.

– Понятно.

– Я не против перекусить.

Поднимаюсь и протягиваю тебе руку.

– Прошу.

Ты понимаешь, что я хочу полюбоваться на твою задницу, и спускаешься первая.

– Чего тебе хочется?

– Все равно, – отвечаешь ты и оглядываешься. – Главное, чтобы недалеко от дома, мне завтра рано вставать.

Я веду тебя в «Корнер бистро» и заказываю бургеры, картошку фри, водку и виски. И не возражаю, когда ты заводишь разговор про детство. Ты рассказываешь про Нантакет, я – про Бедфорд-Стайвесант, ты – про страдания провинциалки, я – про твой остров. Это тебя удивляет и подкупает.

– Джо, ты такой умный… Случайно, не в книжном работаешь?

Много говоришь про университет, то и дело вворачивая то «Лигу плюща»[6], то «парней из Йеля». И наконец решаешься задать главный вопрос:

– Когда ты выпустился?

– Никогда. Я даже не поступал.

Киваешь. Такое тебе в диковинку. Я начинаю смеяться, ты подхватываешь. Ты для меня тоже в диковинку. Завожу разговор про книги.

Игра «кто-больше-прочитал» – мой конек. Я выигрываю, ты сражена.

– Извини, – бормочешь ты, – боюсь показаться грубой, но ты, хотя и без образования, лучше разбираешься в литературе, чем большинство моих сокурсников. Уму непостижимо.

Я понижаю голос:

– Только им об этом не говори.

Улыбаешься и моргаешь. Это наш секрет. Я отлично справляюсь. Ты не можешь от меня оторваться. Мы – последние посетители. Теперь ты поняла, почему я сразу предложил сесть, а не торчать у стойки. Мы одни за столиком на четверых. Одни во всем зале. Остальные столики уже вымыты, стулья подняты. Ты смотришь налево, направо, потом на меня. Спрашиваешь, не против ли я, если ты вытянешься на скамейке. У меня есть идея получше.

– Хочешь – пожалуйста. Или я могу проводить тебя домой.

Ты хлопаешь глазами и идешь ва-банк.

– А дальше?

– А дальше как захочешь, Бек.

Ухмыляешься.

– То есть ты джентльмен?

Я не отвечаю. Ты робкая и пьяная одновременно. Подводка в стиле сестер Олсен почти стерлась, и ты стала похожа на саму себя.

– Ложись! – командую я.

– Да, сэр, – лепечешь ты, щеки вспыхивают, соски напрягаются, трусики намокают. Послушно вытягиваешься. Я хочу впиться в тебя, но пока нельзя. Сегодня мы даже не поцелуемся.

– Руки за голову.

– Мы играем в «делай как я»?

– Нет.

Я представляю, как мы трахаемся прямо здесь на полу. Представляю. Пахнет пивом, беконом и чистящим средством. Я делаю вдох, ты кладешь руки под голову. Вдруг начинает играть Дэвид Боуи – все-таки Бог существует! – ты улыбаешься. Раздеваю тебя взглядом. Встаю. Ты слышишь шум отодвигаемого стула и открываешь глаза.

– Закрой глаза, Бек.

Слушаешься.

– Я просто хотела рассказать тебе про этот альбом.

– Не надо, – приказываю я.

Мне не нужны твои истории; мне нужна ты, безумно влюбленная в меня. Я не говнюк из Лиги плюща, чтобы восхищаться подробностями о малоизвестном альбоме Дэвида Боуи. И я не собираюсь слушать истории, которые ты травила парням из Йеля. Ты теперь моя и будешь делать, как я скажу. Ты тихонько подпеваешь Боуи, чтобы показать, что знаешь слова. Такое дерьмо нужно только придуркам вроде Бенджи. Бедняга, ну и натерпелась же ты с ними…